Владимир Святой [3-е издание] - Алексей Карпов

«…И не давали печенеги выйти из города, — продолжает рассказ летописец, — и был в городе великий голод. И не мог Владимир помочь, ибо не было у него воинов; печенегов же было великое множество. И затянулась осада города… И собрали вече в городе, и сказали: “Вот, уже скоро помрем с голода, а от князя помощи нет. Чем так помирать, лучше сдадимся печенегам — пусть кого умертвят, а кого и в живых оставят…” И на том порешили. Был же один старец, который не был на том вече, и спросил он: “Зачем собиралось вече?” И поведали ему люди, что назавтра хотят сдаться печенегам. Услышав это, послал он за старейшинами градскими и сказал им: “Слышал, что хотите сдаться печенегам”. Они же отвечали: “Не стерпят люди голода”. И сказал он им: “Не сдавайтесь еще три дня и сделайте то, что велю вам”. Они же с радостью согласились». Старец велел отыскать в городе хотя бы по горсти пшеницы, овса или отрубей. Несмотря на голод, люди нашли требуемое. «И повелел старец женам сварить цежу[121], из которой варят кисель, и повелел ископать колодец, и поставить туда кадь, и налить в кадь цежу. И повелел другой колодец ископать и туда кадь поставить. И еще повелел поискать меду. Люди же пошли и взяли лукошко меду, которое было спрятано в княжеской медуше. И повелел сделать из него сыту и влить в кадь. Наутро же повелел послать за печенегами. И сказали горожане, придя к печенегам: “Возьмите у нас заложников наших, а сами, десять человек, войдите в город, чтобы посмотреть, что делается в городе нашем”. Печенеги обрадовались, думая, что те хотят сдаться, взяли у них заложников, а сами выбрали лучших мужей и послали в город… И пришли те в город, и сказали им люди: “Зачем себя губите? Разве можете перестоять нас? Если и десять лет будете стоять, что сможете нам сделать? Ибо нас земля кормит. Если не верите, посмотрите своими глазами”. И привели их к колодцу, где цежа была, и зачерпнули ведром, и разлили в латки[122]. И когда сварили кисель, пришли с ними к другому колодцу и зачерпнули сыты. И сначала сами поели, а затем печенегам дали. И удивились те, и сказали: “Не поверят нам князья наши, если сами не поедят”. Люди же налили корчагу[123] цежи и сыты из колодца и дали печенегам. Те, придя, поведали обо всем. И, сварив, поели князья печенежские и удивились. И, взяв своих заложников, а тех отпустив, сняли осаду и ушли от города восвояси»{442}.

Перед нами, несомненно, народное предание, даже сказка, близкая по своему происхождению к предшествующему сказанию летописи о юноше-кожемяке{443}. Ее сюжет в той или иной степени знаком фольклору многих народов: защитники осажденного города, испытывающие острый голод, отдают последнее, что у них есть, неприятелю и тем самым обманывают его и заставляют снять осаду[124].

Вероятно, во время многочисленных войн древности подобная военная хитрость в самом деле могла принести успех.

Но белгородский старец не просто хитрит. Как мне кажется, в его действиях очевидно присутствие определенного ритуала, магического обряда, связанного с культом земли, широко распространенным среди восточных славян. Летописный рассказ обнаруживает черты сходства с многочисленными описаниями своеобразного обряда испрашивания урожая, сохранявшегося в России по крайней мере до конца прошлого века.

Обыкновенно перед началом сева, желая умилостивить землю, русские крестьяне приводили к пашне какого-нибудь древнего старика, пользовавшегося всеобщим уважением (позднее его стал заменять священник), который бросал в землю горсть «сборного» (то есть собранного с каждого двора) зерна, кропил пашню водой, приговаривая при этом молитву или особый заговор, обращенный к самой земле{444}. Этот обряд идет из глубины веков и несет в себе заметные черты изначального языческого поклонения «матери сырой земле» — прародительнице всего живого, оплодотворяемой небесной влагой и рождающей из своих недр питающие человека злаки. Нечто подобное мы видим и в действиях белгородского старца. Он также просит собрать «аще по горсти» овса, пшеницы или отрубей со всех дворов (очевидно, отруби — оставшаяся после обмолота шелуха — должны заменить недостающее зерно), «створить цежь» и, вырыв колодец, опустить в землю «кадь» со съедобной жижей. Именно земле (а уж потом печенегам) отдается то последнее, что нашлось в городе. Это и своего рода жертвоприношение, «сдабривание» земли, и общественное мероприятие, имеющее целью объединить горожан в едином ритуальном действе, противопоставить родных «чад» кормилицы-земли непрошенным чужакам. И «мать сыра земля» помогает белгородцам обмануть печенегов. Те в самом деле верят в безграничные возможности «белгородского киселя» и оставляют город. Сказка оборачивается былью.

Но какой выдержкой и какой стойкостью надо было обладать, чтобы до конца отыграть выбранную роль. Представим себе хоть на миг то, что происходило (или могло происходить) в городе: осажденные, обессилевшие от голода люди собственными руками отмеривают драгоценную влагу — последнее, что удалось отыскать во всем городе! — и без видимого волнения, а может быть, даже с нарочитой небрежностью потчуют ею сытых печенегов — своих собственных губителей. Белгородцам пришлось и самим попробовать сваренный ими кисель (иначе печенеги могли бы заподозрить их в попытке отравления) — но ведь это еще труднее: принять пищу, не показывая голода, как бы нехотя, едва ли не через силу.

Разумеется, предание, да еще записанное по прошествии времени, раскрывает нам лишь внешнюю сторону происходивших событий. В данном случае бесспорен уход печенегов от Белгорода. Но что побудило их к этому — в самом ли деле хитрость горожан, погодные условия или, как это нередко бывает, собственные ссоры — мы уже никогда не узнаем. Во всяком случае, Владимир так и не пришел на помощь осажденным. По свидетельству поздних летописей, только после ухода кочевников от Белгорода он возвращается в Киев и, уведав, «еже печенеги много зла учинили», посылает за ними погоню. Посланные, однако, «не могши их догнать, возвратились».

Печенежские войны продолжались в течение еще долгого времени после завершения белгородской осады. Позднейшая Никоновская летопись сообщает о нашествиях кочевников под 998, 999, 1000, 1001 и 1004 годами. Вероятно, Владимир пытался не только воевать с печенегами, но и привлекать некоторую их часть на свою сторону. Напомню, что, по свидетельству Никоновской летописи, еще во время корсунского похода в 988 (989) году крестился некий печенежский князь Метигай. Под 991 годом тот же источник сообщает о приходе в Киев другого печенежского князя Кучюга, который «принял греческую веру, и крестился во имя Отца и Сына и Святого Духа, и служил Владимиру чистым сердцем, и много на поганых одоление показал; и любил его Владимир и почитал зело, также и митрополит и все князья и бояре почитали и любили его»{445}.